Другая Болейн [= Еще одна из рода Болейн ] - Филиппа Грегори

— Узнала кое-что про королеву и рассказала дядюшке.

— Он тоже думает, что вы сделали гадость?

— Ну нет, — коротко рассмеялась я. — Он, пожалуй, считает, что теперь у меня в долгу.

— А, тайная шифровка герцогини, — догадался он. — Все только об этом и толкуют. Но никто не знает, как про это удалось проведать.

— Я, я…

— От меня они не узнают. — Небрежным жестом взял меня под руку, повел вдоль реки. Яркое солнце светит в лицо, ладонь, зажатая между нашими телами, начинает потихоньку согреваться.

— А вы бы как поступили? — спросила я. — Вы свои мысли держите при себе и гордитесь, что сами себе господин.

Стаффорд ужасно довольно глянул на меня:

— В жизни бы не поверил, что вы все еще помните наши разговоры.

— Это ничегошеньки не значит, — забеспокоилась я.

— Конечно, конечно.

Он на минуту задумался:

— Наверно, поступил бы так же. Планируй, скажем, ее племянник внезапное вторжение — важно было бы получить такую информацию.

Мы дошли до ограды сада.

— Не открыть ли калитку и не прогуляться ли до деревни? — пригласил он. — Выпить по чарочке эля, поесть жареных каштанов.

— Нет, мне нужно быть на ужине, хоть королева меня и прогнала до Пасхи.

Он повернулся и, не говоря ни слова, повел меня обратно, рука у его бока совсем согрелась. У садовой калитки подле дворца остановился.

— Придется вас здесь оставить. Я, собственно, шел на конюшню, да вот увидел вас. Лошадь моя захромала, хочу проверить, все ли, что надо, сделано.

— Право, не понимаю, почему вы вообще при виде меня остановились. — В голосе еле слышный намек на игривость.

Он взглянул мне прямо в лицо, я почувствовала, как задышала чуть чаще.

— Понимаете, прекрасно понимаете, — медленно проговорил он. — Думаю, вы прекрасно понимаете, почему я при виде вас остановился.

— Вы… — начала я.

— Ненавижу запах этой мази, когда они копыта смазывают, — резко бросил он, поклонился и исчез прежде, чем я рассмеялась, придумала достойный ответ или даже просто догадалась, что он заманил меня в ловушку флирта — именно туда, куда я пыталась заманить его.

Церковь поняла быстро — со смертью кардинала она лишилась не только величайшего стяжателя, добытчика средств и земель, но и своего главного защитника. Генрих обложил церковь чудовищными налогами, опустошил монастырские сокровищницы, и церковники быстро сообразили — Папа, конечно, духовный лидер, но земной глава куда ближе и куда могущественнее.

Но даже королю не осуществить все это в одиночку. Атаки Генриха на церковь поддержали те ярчайшие мыслители эпохи, чьими книгами когда-то зачитывалась Анна, они призывали церковь вернуться к чистой и простой жизни первых христиан. Да и английский народ, несведущий в богословии, не поддержал священников и монахов, встал на сторону Генриха, говорившего о правах английского народа на английскую церковь. Римская церковь — далеко в Риме, в чужой земле, как раз сейчас под властью императора чужой страны. Куда лучше иметь церковь, несущую ответственность прежде всего перед Богом, а правит ею пусть, как и всем в стране, король Англии. А без этого какой он король?

Никто, кроме церковников, и не думал оспаривать эту логику. Да и внутри церкви лишь епископ Фишер, старый, непреклонный духовник королевы, осмелился выразить протест, когда Генрих стал именовать себя верховным главой английской церкви.

— Не допускайте его ко двору, — потребовала Анна у Генриха.

Они сидели в амбразуре окна в комнате для приемов во дворце в Гринвиче. Анна только слегка понизила голос, не обращая внимания ни на просителей, ожидающих короля, ни на придворных, толпящихся вокруг.

— Вечно он прокрадывается в покои королевы и шепчется с ней часами. Думаете, она исповедуется, а он молится? Кто знает, какие советы он дает, какие козни они строят?

— Нельзя отрицать, она блюдет обряды, — здраво заметил король. — Не будет она плести интриги в исповедальне.

— Он шпион, — отрезала Анна.

Король погладил ее по руке:

— Успокойся, любимая. Я — глава английской церкви и сам могу заключить наш брак. Почти все готово.

— Фишер выступит против нас, — раздраженно сказала Анна. — И все будут его слушать.

— Не Фишер верховный глава церкви, а я, — повторил король, смакуя каждое слово. Его взгляд упал на одного из просителей. — Чего вы хотите? Можете приблизиться.

Тот шагнул вперед и протянул бумагу — спор по поводу завещания, который не смог разрешить суд по опеке. Наш отец, который и привел просителя, подтолкнул его в спину — пора обратиться с просьбой. Анна скользнула от Генриха, потянула отца за рукав, что-то прошептала. Просители отошли в сторону, а она, улыбаясь, вернулась на свое место.

Я тем временем раскладывала игральные карты. Оглянулась в поисках четвертого партнера. Сэр Франциск Уэстон выступил вперед и поклонился:

— Смею ли я поставить на карту свое сердце?

Георг с нежной улыбкой следил за нашим флиртом.

— Вам нечего ставить, вспомните, вы клялись, что отдали сердце, увидев меня в голубом платье.

— Я вернул его назад, когда вы танцевали с королем, хоть и разбитое, но вернул.

— Это не сердце, а старая потрепанная стрела, — заметил Генрих. — Вечно вы отдаете свое сердце, а потом забираете назад.

— Потому что никак не могу попасть в мишень, — ответил сэр Франциск. — По сравнению с вами я никудышный стрелок, ваше величество.

— И никудышный игрок? — с надеждой спросил король. — Играем по шиллингу за очко.

Через несколько дней епископ Фишер заболел и чуть не умер. Трое обедавших вместе с ним скончались от яда, остальные тоже заболели. Кто-то подкупил повара, и он подсыпал яду в суп. По счастью, епископу Фишеру в тот день не очень хотелось супа.

Я не спрашивала, что Анна говорила отцу и что он ответил. Не спрашивала, имеет ли она отношение к болезни епископа и смерти троих, ни в чем не повинных гостей. Тягостна мысль — твоя собственная сестра, твой отец — убийцы. Но я помнила, как потемнело ее лицо, когда она признавалась, что ненавидит епископа не меньше, чем кардинала. И вот кардинал умер от стыда, а суп епископа приправили ядом. Вся история, начавшаяся как летний флирт, вырастала в нечто большое и темное, и знать мне об этом совершенно не хотелось. Мрачноватый девиз „Так и есть: ненависть за ненависть“, казалось, стал проклятием, наложенным Анной на Болейнов, на Говардов, на всю страну.

На Пасху королева, как и предсказывала, оказалась в центре внимания двора. Король каждый день обедал в ее обществе, они улыбались друг другу, но если кто-нибудь из Лондона приходил посмотреть, как король и королева обедают, то, возвращаясь домой, наверно, рассказывал — просто стыд и позор, мужчина в расцвете лет связан с женщиной, уже одной ногой стоящей в могиле. Иногда королева рано удалялась к себе, придворные дамы могли выбирать — уйти вместе с ней или остаться. Я всегда уходила вместе с королевой. Устала от бесконечных скандалов и сплетен, женской злобы, хрупкого очарования моей сестрицы. Просто боялась того, что увижу, если останусь. А какой надежной казалась жизнь, когда я появилась при дворе, полная надежд, единственная юная Болейн в Англии, новобрачная, жаждущая счастья с мужем.